on writing ©
И ещё одна вещь, на сей раз длиннее, слэш и прочие ништяки.
Автор: Лис зимой
Бета: только Word
Пейринг: Сэм/Джин, Сэм/новые герои
Рейтинг: R (но практически все за ненормативную лексику и старое доброе насилие, за которое мы так любим LOM)
Саммари: нарезка из разных слоев реальности
Note: цитаты из разных песен помечены трогательными *, то, что не помечено, цитата из Arctic Monkeys “D Is For Dangerous”; вообще в некотором роде song-фик.
читать дальшеНелинейные уравнения
He's nearing the brink but he thinks first
The parallel universe perhaps could be the perfect scene
Arctic Monkeys “D Is For Dangerous”
На полированной поверхности стола отражается всего одно лицо.
- Сэм?
Странно, что всего одно, ведь вокруг столько людей.
- Сэм?
Странно, что так тихо, когда вокруг их столько.
- Сэм, ты меня слышишь? Ты согласен?
Он поднимает глаза.
Питер. Гладкое лицо, не за что зацепиться взгляду. Безупречный костюм, шикарный галстук, ни пылинки, ни залома, как будто человек только что вышел из барокамеры.
Питер…
Имя неприятно царапает, но Сэм не знает, почему, и что такое неприятное в этом имени.
- Так ты согласен? – переспрашивает Питер.
С чем? А, верно, отложить все до заключения психиатрической экспертизы, что означает: отправить ещё одного ублюдка отдыхать в комфортабельных условиях, заниматься арт-терапией, водить вокруг него хороводы и заключать в групповые объятия.
- Да, конечно, - говорит он, и ему охота проблеваться от собственных слов.
- Отлично, - говорит Питер, - тогда всем спасибо.
Люди поднимаются с мест и уходят, только Сэм задерживается, копаясь в своих бумагах.
- Ты что-то бледный какой-то, - говорит наблюдательный Питер. – Хорошо себя чувствуешь? Мне кажется, ты слишком рано вышел на работу.
- А куда мне было ещё идти? – бормочет Сэм еле слышно.
- Что?
- Ничего, я в порядке, - отвечает он. – Спасибо, все нормально.
Он идет по офису, удивляясь тому, как тихо вокруг. Как будто они занимаются не преступлениями, а продажей карандашей. Интересно, люди сейчас все ещё пользуются карандашами, или их руки уже не приспособлены к этому, только к кнопками, или тому, чтобы водить пальцами по сенсорным панелям? Кто-нибудь рисует, кто-нибудь пытается раскрасить все это в яркие цвета?
В его кабинете тихо, как в гробу, только нежно шуршит вентилятор в системном блоке.
Он садится за компьютер, скользит взглядом по электронным письмам, виртуальным документам, иллюзорным вместилищам информации.
Сэм трет глаза, разноцветные пятна пляшут перед ними.
На экране мелькает красное платье, и он задыхается от изумления, но в ту же секунду все исчезает.
- Черт, - говорит он, - черт.
Сэм включает радио, ему нужны какие-то звуки, кроме всей этой ваты вокруг, умиротворяющей, как кладбищенская тишина.
- Я жив, - говорит он, - я жив.
Ему хочется убежать, но он не знает, куда, это давит и тяготит, и хочется спать, от этого хочется спать, Господи, как же хочется…
I said let's all meet up in the year 2000.
Won't it be strange when we're all fully grown.
Be there at 2 o'clock by the fountain down the road.
I never knew that you'd get married,
I would be living down here on my own,
on that damp and lonely Thursday years ago.*
Музыка заполоняет все вокруг, люди танцуют, хохочут, пьют и пытаются что-то докричать друг до друга, но музыка все равно громче, от этого всем становится только веселее, и все это похоже на счастье больше, чем что-либо ещё, что он раньше видел в жизни.
На Лиз ядовито-зеленое платье из какой-то клеенки, она сказала, что это последний писк, а он сказал, что на ней можно подавать обед, и глаза у неё накрашены диковинной ярко-розовой тушью, светящейся в темноте, а губы голубые, перламутровые, выглядит это настолько ужасно, что даже здорово, и Сэму нравится, только вот целоваться противно.
Лиз что-то кричит высокому светловолосому парню, он такой высоченный, что ей приходится немного подпрыгивать, чтобы орать ему в ухо, какой-то то ли Джон, то ли Джим, чей-то приятель, все здесь приятели, а этот смотрит на Сэма со странной усмешечкой в глазах и на губах.
- Так твой бой-френд коп? – говорит он, и все сто тысяч человек, сидящие за их крошечным столиком с липкой деревянной поверхностью, ржут, как будто ничего смешнее никогда не слышали.
Сэм напрягается, ему не нравится, когда Лиз об этом сообщает всем подряд.
- Арестуйте меня за плохое поведение, мистер полицейский, - говорит её подруга с красными волосами и сжимает под столом коленку Сэма.
Он натянуто улыбается и пытается скинуть её руку.
- Всех собравшихся тут придется арестовать, - ухмыляется парень в темных очках, закрывающих пол-лица, слизывающий таблетку с ладони своей подружки, закуривающей в этот момент косяк.
Сэм не знает, что говорить, поэтому лишь допивает одним глотком свое пиво.
- Эй, не обижайте его, он в порядке, - защищает его Лиз. – Милый, ты же никого из нас не арестуешь?
Как же ей не идет эта идиотская кокетливая интонация.
- Не волнуйся, детка, он только прикует тебя сегодня ночью наручниками к кровати и накажет за непристойное поведение в общественном месте, - захлебывается смехом красноволосая девушка. – Ребята, если вдруг у вас такие планы, можно мне присоединиться?
- Мечты, мечты, - хохочет Лиз. – Нет, Ди, дорогуша, это не в его стиле.
Это вынести уже невозможно. Ну, вот зачем она так?
Хотя Лиз ничего такого не говорит, что не соответствовало бы обстановке, просто это бесит и смущает его, он всегда был застенчивым, недолюбливал шумные компании, но когда ещё веселиться, как не сейчас, когда ты молод, и музыка, перемешанная с алкоголем, дергается в венах?
Надо ещё выпить.
- Пойду обновлю, - говорит Сэм, показывая на свою пустую бутылку.
Он поднимается и идет к бару, вернее, пытается протолкаться в человеческом вареве, горячем, плотном, двигающемся в странном, диковатом ритме.
У стойки, когда, наконец, удается привлечь внимание бармена, он заказывает две двойные текилы и сразу же выпивает одну порцию, и внутри у него становится почти так же жарко, как вокруг.
Он возвращается обратно, Лиз целует его своими синими губами, хватает за руку и тащит танцевать, а Сэм этого терпеть не может, он отнекивается, ловя все те же насмешливые взгляды высокого Джона-Джима, этот парень почему-то тревожит его, нервирует, и текила внутри шепчет, что хорошо бы кулаками стереть усмешку с этой наглой морды, но Сэм служитель закона, он так никогда не делал, он так никогда не сделает, он просто не будет смотреть на придурка, а тот пусть смотрит, сколько влезет.
Придурок, между тем, лезет в карман и что-то достает оттуда, Сэму совершенно неинтересно, что, но он почему-то глазеет, как деревенский ротозей на ярмарке.
Джон-Джим встает из-за липкого стола и возвышается над ним.
Джон-Джим показывает ему ладони.
На одной лежит красная таблетка, а на другой желтая.
- Какую хочешь? – спрашивает он. – Какую хочешь, Сэмми-бой?
Он дышит ему в ухо.
“Сэмми-бой”, какого хрена?
- Никакую, - отвечает он.
- Брось, - говорит тот, - прогуляйся по дороге из желтого кирпича. Я знаю, что ты хочешь.
Сэм допивает текилу, и та просто орет внутри про кулаки, ластиком стирающие усмешки с нахальных придурков.
- Ничего я от тебя не хочу, - говорит он.
- Придурок, - добавляет текила в нем.
- Придурок, - повторяет Сэм.
- Ты врешь, Дороти, - говорит тот. – Ты врешь, но как знаешь, твоя игра.
Его насмешливый взгляд скользит по лицу Сэма, липнет к губам, шее, плечам и груди.
Сэм вздыхает и, счастливый, бьет придурка в нос.
He knew what he wanted to say
But he didn't know how to word it
Джон-Джим с неожиданной ловкостью уворачивается и заламывает Сэму руку за спину. Со стороны кажется, что они так странно танцуют, да и вообще здесь никто на такое не обращает внимания, все слишком заняты в этом коконе радости от того, что ты молод, здоров, двигаешься, прыгаешь, дышишь, пьешь, глотаешь и, скорее всего, будешь трахаться этой ночью.
Джон-Джим, продолжая держать Сэма, который вопит от неслышной никому боли, тащит его в туалет.
Там почему-то никого нет, хотя в клубе толпится половина планеты, и придурок выпускает Сэма.
- Успокоился? – спрашивает он его лениво.
- Да, - говорит тот, потирая руку.
Стены в туалете разноцветные, или это просто пятна у Сэма перед глазами.
- Да, - повторяет он и замахивается снова.
Но громада Джона-Джима чертовски поворотлива, она не дает Сэму ничего сделать, она прижимает его к цветной стене, она дышит ему в лицо жарким дыханием, в котором сигаретный дым мешается с азартом, она тяжелая, горячая, эта громада, её так много, её так, блядь, много, что Сэм чувствует себя совсем маленьким.
- Сэмми-бой, - говорит громада. – Плохой мальчик. Что мне с тобой делать?
Сэм закрывает глаза, громада отпечатана у него на веках, и никуда не девается.
Зато отстраняется сам Джон-Джим, Сэм чувствует это, разлепив веки, он видит, что тот стоит перед ним и держит в протянутых ладонях таблетки.
- Хорошие девочки отправляются в рай, плохие в Амстердам, - говорит он, сочась усмешкой сквозь каждую пору. – Ты хорошая девочка или плохая? Ты пойдешь по дороге из желтого кирпича, Дороти?
- Пошел ты на хуй, - говорит Сэм, смакуя каждый слог, - на хуй.
Джон-Джим смеется.
Джон-Джим запрокидывает голову и хохочет.
Джон-Джим слизывает желтую таблетку со своей ладони и придвигается к Сэму совсем близко, снова впечатывая его в стену, только на этот раз не больно, а нежно.
Потом он придвигается ещё ближе, до неприличия, до перехода грани близко, и Сэм чувствует его дыхание на своих губах.
Он приоткрывает рот, и впускает язык, и вбирает в себя таблетку вместе с языком, хотя, вроде, совершенно этого не хочет.
- Ты врешь, Дороти, - шепчет Джон-Джим и смеется. - Ты врешь, но как знаешь, твоя игра.
Потом он отстраняется и идет к выходу.
The guiltiness that started
Soon as the other part had stopped
У двери он оборачивается.
- Только отпусти себя, Сэмми-бой, - говорит он ласково. – Отпусти. Я знаю, что ты хочешь.
И Сэм отпускает.
D is for Delightful
And try and keep your trousers on
I think you should know you're his favorite worst nightmare
- Весьма прозрачный случай, я полагаю.
Сэм вздрагивает от постороннего голоса.
В углу сидит пожилой мужчина в старомодном костюме и жует толстую сигару.
- Гомосексуальное либидо отвлекается от физических объектов к социально приемлемым, сублимируя его таким образом, либо “направляется на службу” вызывающему восхищение лицу или делу.
- О, вы, бля, тут все издеваетесь, что ли? – говорит Сэм.
Хохот подступает к горлу.
- Фрейд? – говорит он. – Серьёзно, да? Фрейд, едрить вашу налево?
Пожилой мужчина усмехается.
- Ладно, - говорит он. – Так тебе больше нравится?
Девочка в красном платье с тряпичным клоуном в руках сменяет его.
- Нет, - шепчет Сэм, в горле комок, и подступает тошнота, и тьма пялится на него сквозь её зрачки, - нет, нет, нет, нет, нет…
- Успокойся, Сэм.
Портретный отец психоанализа возвращается на прежнее место.
- Не волнуйся, хорошо?
Сэм выдыхает.
- Ты ведь понимаешь, что все это только твое подсознание? Более или менее.
Ему не до этих гребаных изысков.
Все, что угодно, только не эта мелкая дрянь со своей игрушкой. Потому что это просто нечестно, это просто нечестно, мать вашу!
Нельзя ему её показывать.
У психолога безмятежный вид, видимо, подсознание не умеет испытывать угрызения совести.
- Идите вы все в жопу, - говорит Сэм.
Он закрывает глаза и падает в кроличью нору.
D is for
Desperately trying to simulate what it was that was alright
- Тайлер!
Что-то большое заслоняет солнце.
- Тайлер, твою мать!
Кто-то тормошит его за плечо, чувствительно впиваясь в тело грубыми пальцами.
- Что? – стонет Сэм, с трудом приоткрывая глаза.
- Хорош дрыхнуть, вставай, малютка Глэдис, дело у нас.
Джин Хант, источающий пары никотина, давно впитавшиеся в его кожу.
Джин Хант, динозаврище, занимающий половину его квартиры и большую часть его мира.
Осязаемый, как земля, особенно, если ткнуть тебя в неё носом, и размазать по ней твою собственную кровь.
- Какого хрена ты здесь? – спрашивает Сэм, зевая. – Иногда мне кажется, что в половине случаев, когда я просыпаюсь, ты торчишь тут. Ты что, дежуришь где-нибудь неподалеку, выжидая удобного момента, чтобы ворваться сюда и меня разбудить? Ты, кстати, знаешь, что в средневековье считали, что у резко разбуженного человека может начаться эпилепсия?
- Начитанный маленький засранец, - говорит Джин Хант. – Засунь свои гребаные познания в свой хайдовский зад. Кстати, можешь сделать мне кофе, пока я тебя жду.
- Может, тебе ещё булочки испечь? – интересуется Сэм.
- Неплохая идея, - оживляется Хант. – У тебя корица есть? Я люблю.
- А я как раз всю жизнь мечтал тебе угодить, - говорит Сэм. – Отвернись.
- С чего бы это?
- Я, - запинается он, - не одет.
- И опасаешься ослепить меня сиянием своих яиц? Не волнуйся, малышка Глэдис, Джин-Джини и не такое в своей жизни повидал, и ничего, выжил.
- Любопытное замечание, - говорит Сэм. – Не расскажешь поподробнее, что же там ещё из яичной серии ты, шеф, в своей жизни повидал?
Никогда ещё его не били так рано, да ещё на голодный желудок.
- Так как насчет кофе? – интересуется чуть позже Хант, как ни в чем не бывало.
Сэм бросает на него злой взгляд, в самых изысканных выражениях советует заняться кофе самому и отправляется в душ.
Потом они сидят вдвоем за столом и вроде как, наверное, так это нужно воспринимать, завтракают. Сэм сварил кофе и сделал сэндвичи, большую часть которых Хант, погрузившийся в притащенную с собой газету, и поглотил.
Полуголодный Сэм садится в машину, он чувствует себя не выспавшимся и уставшим, но день такой солнечный и теплый, что все тучи на душе разгоняются, поэтому он просто едет рядом с периодически матерящимся Хантом и глазеет из окна машины на улицу, впитывая в себя сочную зелень, и солнце, и красный кирпич домов, и поздние лиловые крокусы на чьей-то лужайке.
- Крокусы, - говорит он, - обычно никогда не цветут в это время года.
- Обязательно учту это, когда обзаведусь своим маленьким садиком, - реагирует Хант со всем положенным сарказмом.
- Так что у нас за дело? – спрашивает Сэм, вспомнив о главной причине визита шефа к нему домой рано утром.
- Тебе понравится, - говорит Хант с мрачным энтузиазмом. – Труп.
- О, да, - говорит Сэм, - это как раз то, что я так люблю. У меня прямо от этого дела встает.
- Я всегда знал, что ты чертов гребаный извращенец, - хмыкает Хант. – Труп в библиотеке!
- И что? – недоумевает Сэм. – Почему меня это должно так осчастливить?
- Ну, я думал, это в стиле этих, как его, детективных романов, - говорит Хант немного смущенно, если к нему вообще применимо такое слово.
- Не понял, - говорит Сэм озадаченно.
- Труп! В библиотеке! Агата, мать её за ногу, Кристи! – рычит Хант. – Врубаешься, Сэмми-бой?
- Нет, - цедит Сэм сквозь зубы. – Не врубаюсь. Ты что, ещё не протрезевел после вчерашнего?
Хант ругается и пытается задавить выскочившую на дорогу кошку.
- Ты уже у нас ебаный аристократ, – бухтит он, сердито глядя прямо перед собой. – Это тебе должно понравиться, Шерлок, нет?
- Да я тронут до глубины души, что ты обо мне подумал, - начинает хохотать Сэм.
Соскучиться с шефом было совершенно невозможно.
- Соскучится с тобой совершенно невозможно, - сообщает он ему это вечером в пабе, когда дым стоит столбом, мешаясь с алкогольным духом, смесь эта такая густая и плотная, что в неё, наверное, можно опустить палец, облизать и почувствовать вкус виски и сигарет на губах.
- Чего? – орет Джин Хант.
- Я говорю… - начинает Сэм, но его голос заглушают вопли.
По телевизору показывают скачки, и ажиотаж сегодня так же неоспоримо царит в воздухе, как и алкоголь.
Хант улыбается ему почему-то хитрой улыбкой, и Сэм пьет, а потом пьет ещё, после чего пьет опять и чувствует себя так же легко, как однажды уже чувствовал, когда тоже было полно людей, и все пили, и всем было весело, и не было никаких вчера, завтра и вообще ничего, кроме здесь и сейчас, только он уже не помнит, когда и где это с ним было.
Девушек в баре нет, в дни спортивных соревнований им тут не место, они все равно хрупкие, хотя и любят прикидываться. Здесь, в этом мире, девушки вообще немного не при делах, они растут по краям дороги, на своих лужайках, они красивы, но это все равно не совсем их пространство.
- Не место тут для девушек, - говорит Сэм.
- Чего? – орет Джин Хант.
Он смотрит телек и машет руками, крича на жокея, чтобы тот пошевеливал свою ленивую задницу.
Никогда он его не слушает, неандерталец Хант, какого хрена Сэм вообще пытается до него достучаться?
Он оглядывается по сторонам и вдруг чувствует себя не при делах, как девушки, о которых он только что думал. Рей, Крис, Джин, остальные, они все свои здесь, а он нет, не свой, как ни пытайся.
- Идите вы все в жопу, - говорит Сэм Тайлер.
На улице холодно, ветер чистит голову ершиком, дома его никто не ждет.
Three quarters of an hour ago
That had led him to be in a position
And every compromission
On the brink of an episode
Он купил бутылку виски у заспанного индуса, владельца крошечного магазинчика, который уже закрывался. Сэм был вежлив и улыбался, как положено цивилизованному человеку, но, кажется, напугал этим хозяина ещё сильнее, чем, если бы наорал на него, обозвав “грязным паки”. Здесь иммигранты не привыкли к человеческому обращению.
- Все вы здесь чокнутые, - сообщил Сэм дома своему отражению в зеркале.
- Более или менее, - сказал мужчина в старомодном костюме с сигарой в уголке кривого рта.
- О, нет, - сказал Сэм и закатил глаза.
Ему почему-то не было страшно.
Отец психоанализа улыбнулся.
- По крайней мере, ты не посылаешь меня в соответствующий орган.
- Но в любой момент готов это сделать, - заверил его Сэм и откупорил виски, достав два стакана.
- Мне очень приятно, что ты считаешь меня гостем, достойным вежливого обращения, но, если ты помнишь, я всего лишь часть твоего подсознания, - с задушевной интонацией сказал австриец.
- Это значит, что вы не пьете? – спросил Сэм, вздернув бровь.
- А почему бы и нет, в конце концов? – сказал психоаналитик и подставил стакан.
У виски был слишком сильный привкус торфа, и они обменялись одинаковыми кислыми взглядами.
- Зачем вы здесь? – спросил Сэм, рассматривая стакан.
- А ты здесь зачем?
- Понятия не имею, - детектив пожал плечами. – Вы же часть моего подсознания, так? Вот и объясните.
- “ Как хорошо было дома! - думала бедная Алиса. - Там я всегда была одного роста! И какие-то мыши и кролики мне были не указ. Зачем только я полезла в эту кроличью норку! И все же ... все же ... Такая жизнь мне по душе - все тут так необычно!” – процитировал австриец.
- Вот так просто? – хмыкнул Сэм.
- А почему бы и нет? – повторил психоаналитик. – Люди обычно недооценивают силу простоты и беспрестанно врут сами себе о своих истинных желаниях и побуждениях.
- Да что вы говорите? – сказал Сэм, он попытался, чтобы это прозвучало иронично, но вышло просто глупо.
- Вот ты и Джин Хант, например, - карие глаза блеснули, у Сэма зачесались кулаки, и он инстинктивно сжал их. – Ага, видишь, как ты сразу напрягся.
- Идите в жопу, - сдержал Сэм обещание.
- Как скажешь, - австриец опорожнил стакан и поднялся. – Твоя игра, малыш.
И с этими словами исчез.
He's nearing the brink but he thinks first
The parallel universe perhaps could be the perfect scene…
На полированной поверхности стола отражается всего одно лицо.
- Сэм?
Странно, что всего одно, ведь вокруг столько людей.
- Сэм?
Странно, что так тихо, когда вокруг их столько.
Гладкое, как крутое яйцо, лицо Питера, элегантный костюм, дорогой галстук, плохо прорисованные очертания фигур коллег, Сэм режет себе палец до крови, не чувствуя боли…
- Я не чувствую, - говорит он.
Раз не чувствует, значит, не живет.
He's nearing the brink but he thinks first
The parallel…
Раз не чувствует, значит, не живет.
Ветер на крыше сдувает сонную одурь, Сэм слышит музыку, улыбается и делает первый шаг.
You should know you're his favorite worst nightmare…
Джин Хант заявляется после полуночи, вваливаясь в квартиру, после того, как перебудил весь дом, стуча своими ножищами в дверь, спасибо, что не вышибает её на этот раз.
- Ты опять здесь? – вздыхает сонный Сэм. – Ты здесь утром, ты здесь, технически говоря, вечером. Когда ты вообще не здесь?
- Ночью? – говорит Хант, стаскивая с себя пальто.
- Собственно, уже ночь…
- Выпьем? – не дожидаясь ответа, он направляется к столу, на котором стоит бутылка и два стакана. – С кем это ты тут бухал на пару?
- Со своим подсознанием, - говорит Сэм.
- Этхршо, - говорит Хант, откручивая зубами крышку бутылки. – Подлознание много не выпьет.
Он наливает себе виски и пьет из стакана доктора Фрейда, Сэм хихикает, глядя на это.
- Что тебя так развеселило, Дороти?
Сэм пожимает плечами, ничего не отвечая.
- Вот и правильно, молчи, мне так больше нравится, когда ты не треплешься.
Сэм неожиданно злится.
- И чем же тебе так не нравится, когда я треплюсь? Чем я так задеваю твою нервную систему носорога?
- Ты не в духе, крошка Глэдис?
Сэм сатанеет.
- Какого хера ты все время называешь меня женскими именами, Хант? – спрашивает он, стискивая кулаки.
- А что, тебе это не нравится? – говорит шеф с издевательским удивлением. – Хорошо, больше не буду, милая малышка Дафни.
Он показывает ему два толстых пальца, сложенных в знаке, который для всех нормальных людей означает – “победа”.
Ooo and it's alright and it's comin' 'long
We got to get right back to where we started from**
Сэм улыбается и бьет шефа по роже, с наслаждением видя, как костяшки его пальцев оставляют след на скуле.
Но даже очень нетрезвый Джин Хант это массивная туша с двумя молотилками вместо рук, и эта туша очень быстро вышибает из Сэма дух, загоняя его в угол, распластывает по стене, как ребенок растирает кусок пластилина между ладоней.
- Получил, Тайлер? – хрипит Джин ему в лицо. – Получил, гребаный маленький ублюдок?
Ooo and it's alright and it's comin' 'long
We got to get right back to where we started from
Love is good, love can be strong
We got to get right back to where we started from
Сэм пытается вырваться, но все бесполезно.
- Хант, твою мать, сволочь, отъебись от меня…
- Уже, так скоро? Я думал, ты захочешь ещё, Сэмми-бой, скажи, хочешь ещё, скажи, что хочешь…
Прогуляйся по дороге из желтого кирпича. Я знаю, что ты хочешь, Дороти, такой чудесный солнечный день и, если тебе вдруг больно, я знаю, что смогу вернуть улыбку тебе на лицо, такая вот она, наша любовь, малышка Дороти, я знаю, что это тебе нравится, скажи, что хочешь ещё, и мы вернемся домой вместе.
Мы вместе вернемся домой, Сэмми-бой, я знаю, что ты хочешь.
“Пошло все к дьяволу, хватит, хватит, хватит с меня…”
Мысли спорят с адреналином, с колотящимся о виски сердцем, с зашкаливающим пульсом, мы теряем его, дамы и господа, мы его, наконец, теряем, аминь…
Огромная лапа неожиданно выпускает его горло, Сэм сгибается пополам, тяжело дышит, но все равно начинает говорить, потому что пришло время.
- Это ты хочешь, Хант, слышишь, ты! Только совсем не этого, хотя – кто тебя знает – этого, наверное, тоже, я почти уверен, я вообще уверен, что и этого ты хочешь тоже, это тебе зачем-то тоже нужно, и мне, блядь, и мне это нужно за каким-то неведомым хером, может, я так чувствую себя совсем живым, когда ты меня колотишь, я ведь подыхал, я сдох однажды, Хант, а после этого до охуевания важно чувствовать себя живым, ты меня заставляешь это чувствовать, слышишь, Хант, скотина, животное, живое животное, мне тоже надо живым, твою мать!
Ну, давай, спусти мне немного твоей любви, и мы вернемся домой вместе по дороге из желтого кирпича, давай, я знаю, что ты тоже хочешь…
У Джина Ханта потное покрасневшее лицо и растерянный взгляд, от этого Сэму становится смешно, а с порванным ртом смеяться довольно больно, ему вообще сейчас чертовски больно, значит, жив, значит, здесь, значит, сейчас, значит, двигаешься, прыгаешь, дышишь, пьешь, глотаешь и, скорее всего, будешь трахаться этой ночью…
Давай же, Хант, давай, ебаный ублюдок!
D is for delightful
and try and keep your trousers on
you should know you're his favorite worst nightmare…
- А ты, Тайлер, ты-то сам чего хочешь? – без всякого выражения спрашивает Хант, закуривая.
Лицо у него странное, серьёзное, как будто он говорит о чем-то действительно важном, например, с черникой пончики попросить купить Энни или все-таки с малиной.
- Я просто хочу пойти по дороге из желтого кирпича, - говорит Сэм. – Найти последнее неизвестное в этом уравнении.
- Я этого ку-ку-сю-сю не понимаю, - Хант презрительно выдыхает сигаретный дым. – Чертов педик. И на что это ты тут вообще намекал, я не понял?
- Я и не надеялся, что поймешь. Тупой громила из каменного века.
Ooo and it's alright and it's comin' 'long
We got to get right back to where we started from…
- Лучшее оскорбление, которое ты смог придумать, Сэмми-бой? Смотри, учись у меня: мелкий расфуфыренный, сентиментально-сопливый, засахарено-ванильно-мармеладный засранец-пидарас с манерами благородной девицы-целки, которая вопит благим матом, если ущипнуть её за зад, - говорит Хант на одном дыхании и торжественно тушит сигарету о стол.
Сэм смеется, из разбитой губы течет кровь. Джин Хант резко дергает его к себе за воротник рубашки, так что трещит ткань, и стирает своим грубым пальцем кровь с его губы, причиняя боль, но к таким вещам Сэм давно привык.
Он закрывает глаза, но продолжает видеть то, что там за окном.
Ночь густая, синяя, одна на миллион, вообще – одна такая.
Fin
* слова из песни “Disco 2000” группы Pulp, на концерте которой Сэм был в 1996 году.
** слова из песни “Right Back Where We Started From’ популярной певицы 70-х Максин Найтингейл (автор льстит себе надеждой, что чуткий читатель включит эту песню, чтобы насладиться описанной сценой под её звуки).
Автор: Лис зимой
Бета: только Word
Пейринг: Сэм/Джин, Сэм/новые герои
Рейтинг: R (но практически все за ненормативную лексику и старое доброе насилие, за которое мы так любим LOM)
Саммари: нарезка из разных слоев реальности
Note: цитаты из разных песен помечены трогательными *, то, что не помечено, цитата из Arctic Monkeys “D Is For Dangerous”; вообще в некотором роде song-фик.
читать дальшеНелинейные уравнения
He's nearing the brink but he thinks first
The parallel universe perhaps could be the perfect scene
Arctic Monkeys “D Is For Dangerous”
На полированной поверхности стола отражается всего одно лицо.
- Сэм?
Странно, что всего одно, ведь вокруг столько людей.
- Сэм?
Странно, что так тихо, когда вокруг их столько.
- Сэм, ты меня слышишь? Ты согласен?
Он поднимает глаза.
Питер. Гладкое лицо, не за что зацепиться взгляду. Безупречный костюм, шикарный галстук, ни пылинки, ни залома, как будто человек только что вышел из барокамеры.
Питер…
Имя неприятно царапает, но Сэм не знает, почему, и что такое неприятное в этом имени.
- Так ты согласен? – переспрашивает Питер.
С чем? А, верно, отложить все до заключения психиатрической экспертизы, что означает: отправить ещё одного ублюдка отдыхать в комфортабельных условиях, заниматься арт-терапией, водить вокруг него хороводы и заключать в групповые объятия.
- Да, конечно, - говорит он, и ему охота проблеваться от собственных слов.
- Отлично, - говорит Питер, - тогда всем спасибо.
Люди поднимаются с мест и уходят, только Сэм задерживается, копаясь в своих бумагах.
- Ты что-то бледный какой-то, - говорит наблюдательный Питер. – Хорошо себя чувствуешь? Мне кажется, ты слишком рано вышел на работу.
- А куда мне было ещё идти? – бормочет Сэм еле слышно.
- Что?
- Ничего, я в порядке, - отвечает он. – Спасибо, все нормально.
Он идет по офису, удивляясь тому, как тихо вокруг. Как будто они занимаются не преступлениями, а продажей карандашей. Интересно, люди сейчас все ещё пользуются карандашами, или их руки уже не приспособлены к этому, только к кнопками, или тому, чтобы водить пальцами по сенсорным панелям? Кто-нибудь рисует, кто-нибудь пытается раскрасить все это в яркие цвета?
В его кабинете тихо, как в гробу, только нежно шуршит вентилятор в системном блоке.
Он садится за компьютер, скользит взглядом по электронным письмам, виртуальным документам, иллюзорным вместилищам информации.
Сэм трет глаза, разноцветные пятна пляшут перед ними.
На экране мелькает красное платье, и он задыхается от изумления, но в ту же секунду все исчезает.
- Черт, - говорит он, - черт.
Сэм включает радио, ему нужны какие-то звуки, кроме всей этой ваты вокруг, умиротворяющей, как кладбищенская тишина.
- Я жив, - говорит он, - я жив.
Ему хочется убежать, но он не знает, куда, это давит и тяготит, и хочется спать, от этого хочется спать, Господи, как же хочется…
I said let's all meet up in the year 2000.
Won't it be strange when we're all fully grown.
Be there at 2 o'clock by the fountain down the road.
I never knew that you'd get married,
I would be living down here on my own,
on that damp and lonely Thursday years ago.*
Музыка заполоняет все вокруг, люди танцуют, хохочут, пьют и пытаются что-то докричать друг до друга, но музыка все равно громче, от этого всем становится только веселее, и все это похоже на счастье больше, чем что-либо ещё, что он раньше видел в жизни.
На Лиз ядовито-зеленое платье из какой-то клеенки, она сказала, что это последний писк, а он сказал, что на ней можно подавать обед, и глаза у неё накрашены диковинной ярко-розовой тушью, светящейся в темноте, а губы голубые, перламутровые, выглядит это настолько ужасно, что даже здорово, и Сэму нравится, только вот целоваться противно.
Лиз что-то кричит высокому светловолосому парню, он такой высоченный, что ей приходится немного подпрыгивать, чтобы орать ему в ухо, какой-то то ли Джон, то ли Джим, чей-то приятель, все здесь приятели, а этот смотрит на Сэма со странной усмешечкой в глазах и на губах.
- Так твой бой-френд коп? – говорит он, и все сто тысяч человек, сидящие за их крошечным столиком с липкой деревянной поверхностью, ржут, как будто ничего смешнее никогда не слышали.
Сэм напрягается, ему не нравится, когда Лиз об этом сообщает всем подряд.
- Арестуйте меня за плохое поведение, мистер полицейский, - говорит её подруга с красными волосами и сжимает под столом коленку Сэма.
Он натянуто улыбается и пытается скинуть её руку.
- Всех собравшихся тут придется арестовать, - ухмыляется парень в темных очках, закрывающих пол-лица, слизывающий таблетку с ладони своей подружки, закуривающей в этот момент косяк.
Сэм не знает, что говорить, поэтому лишь допивает одним глотком свое пиво.
- Эй, не обижайте его, он в порядке, - защищает его Лиз. – Милый, ты же никого из нас не арестуешь?
Как же ей не идет эта идиотская кокетливая интонация.
- Не волнуйся, детка, он только прикует тебя сегодня ночью наручниками к кровати и накажет за непристойное поведение в общественном месте, - захлебывается смехом красноволосая девушка. – Ребята, если вдруг у вас такие планы, можно мне присоединиться?
- Мечты, мечты, - хохочет Лиз. – Нет, Ди, дорогуша, это не в его стиле.
Это вынести уже невозможно. Ну, вот зачем она так?
Хотя Лиз ничего такого не говорит, что не соответствовало бы обстановке, просто это бесит и смущает его, он всегда был застенчивым, недолюбливал шумные компании, но когда ещё веселиться, как не сейчас, когда ты молод, и музыка, перемешанная с алкоголем, дергается в венах?
Надо ещё выпить.
- Пойду обновлю, - говорит Сэм, показывая на свою пустую бутылку.
Он поднимается и идет к бару, вернее, пытается протолкаться в человеческом вареве, горячем, плотном, двигающемся в странном, диковатом ритме.
У стойки, когда, наконец, удается привлечь внимание бармена, он заказывает две двойные текилы и сразу же выпивает одну порцию, и внутри у него становится почти так же жарко, как вокруг.
Он возвращается обратно, Лиз целует его своими синими губами, хватает за руку и тащит танцевать, а Сэм этого терпеть не может, он отнекивается, ловя все те же насмешливые взгляды высокого Джона-Джима, этот парень почему-то тревожит его, нервирует, и текила внутри шепчет, что хорошо бы кулаками стереть усмешку с этой наглой морды, но Сэм служитель закона, он так никогда не делал, он так никогда не сделает, он просто не будет смотреть на придурка, а тот пусть смотрит, сколько влезет.
Придурок, между тем, лезет в карман и что-то достает оттуда, Сэму совершенно неинтересно, что, но он почему-то глазеет, как деревенский ротозей на ярмарке.
Джон-Джим встает из-за липкого стола и возвышается над ним.
Джон-Джим показывает ему ладони.
На одной лежит красная таблетка, а на другой желтая.
- Какую хочешь? – спрашивает он. – Какую хочешь, Сэмми-бой?
Он дышит ему в ухо.
“Сэмми-бой”, какого хрена?
- Никакую, - отвечает он.
- Брось, - говорит тот, - прогуляйся по дороге из желтого кирпича. Я знаю, что ты хочешь.
Сэм допивает текилу, и та просто орет внутри про кулаки, ластиком стирающие усмешки с нахальных придурков.
- Ничего я от тебя не хочу, - говорит он.
- Придурок, - добавляет текила в нем.
- Придурок, - повторяет Сэм.
- Ты врешь, Дороти, - говорит тот. – Ты врешь, но как знаешь, твоя игра.
Его насмешливый взгляд скользит по лицу Сэма, липнет к губам, шее, плечам и груди.
Сэм вздыхает и, счастливый, бьет придурка в нос.
He knew what he wanted to say
But he didn't know how to word it
Джон-Джим с неожиданной ловкостью уворачивается и заламывает Сэму руку за спину. Со стороны кажется, что они так странно танцуют, да и вообще здесь никто на такое не обращает внимания, все слишком заняты в этом коконе радости от того, что ты молод, здоров, двигаешься, прыгаешь, дышишь, пьешь, глотаешь и, скорее всего, будешь трахаться этой ночью.
Джон-Джим, продолжая держать Сэма, который вопит от неслышной никому боли, тащит его в туалет.
Там почему-то никого нет, хотя в клубе толпится половина планеты, и придурок выпускает Сэма.
- Успокоился? – спрашивает он его лениво.
- Да, - говорит тот, потирая руку.
Стены в туалете разноцветные, или это просто пятна у Сэма перед глазами.
- Да, - повторяет он и замахивается снова.
Но громада Джона-Джима чертовски поворотлива, она не дает Сэму ничего сделать, она прижимает его к цветной стене, она дышит ему в лицо жарким дыханием, в котором сигаретный дым мешается с азартом, она тяжелая, горячая, эта громада, её так много, её так, блядь, много, что Сэм чувствует себя совсем маленьким.
- Сэмми-бой, - говорит громада. – Плохой мальчик. Что мне с тобой делать?
Сэм закрывает глаза, громада отпечатана у него на веках, и никуда не девается.
Зато отстраняется сам Джон-Джим, Сэм чувствует это, разлепив веки, он видит, что тот стоит перед ним и держит в протянутых ладонях таблетки.
- Хорошие девочки отправляются в рай, плохие в Амстердам, - говорит он, сочась усмешкой сквозь каждую пору. – Ты хорошая девочка или плохая? Ты пойдешь по дороге из желтого кирпича, Дороти?
- Пошел ты на хуй, - говорит Сэм, смакуя каждый слог, - на хуй.
Джон-Джим смеется.
Джон-Джим запрокидывает голову и хохочет.
Джон-Джим слизывает желтую таблетку со своей ладони и придвигается к Сэму совсем близко, снова впечатывая его в стену, только на этот раз не больно, а нежно.
Потом он придвигается ещё ближе, до неприличия, до перехода грани близко, и Сэм чувствует его дыхание на своих губах.
Он приоткрывает рот, и впускает язык, и вбирает в себя таблетку вместе с языком, хотя, вроде, совершенно этого не хочет.
- Ты врешь, Дороти, - шепчет Джон-Джим и смеется. - Ты врешь, но как знаешь, твоя игра.
Потом он отстраняется и идет к выходу.
The guiltiness that started
Soon as the other part had stopped
У двери он оборачивается.
- Только отпусти себя, Сэмми-бой, - говорит он ласково. – Отпусти. Я знаю, что ты хочешь.
И Сэм отпускает.
D is for Delightful
And try and keep your trousers on
I think you should know you're his favorite worst nightmare
- Весьма прозрачный случай, я полагаю.
Сэм вздрагивает от постороннего голоса.
В углу сидит пожилой мужчина в старомодном костюме и жует толстую сигару.
- Гомосексуальное либидо отвлекается от физических объектов к социально приемлемым, сублимируя его таким образом, либо “направляется на службу” вызывающему восхищение лицу или делу.
- О, вы, бля, тут все издеваетесь, что ли? – говорит Сэм.
Хохот подступает к горлу.
- Фрейд? – говорит он. – Серьёзно, да? Фрейд, едрить вашу налево?
Пожилой мужчина усмехается.
- Ладно, - говорит он. – Так тебе больше нравится?
Девочка в красном платье с тряпичным клоуном в руках сменяет его.
- Нет, - шепчет Сэм, в горле комок, и подступает тошнота, и тьма пялится на него сквозь её зрачки, - нет, нет, нет, нет, нет…
- Успокойся, Сэм.
Портретный отец психоанализа возвращается на прежнее место.
- Не волнуйся, хорошо?
Сэм выдыхает.
- Ты ведь понимаешь, что все это только твое подсознание? Более или менее.
Ему не до этих гребаных изысков.
Все, что угодно, только не эта мелкая дрянь со своей игрушкой. Потому что это просто нечестно, это просто нечестно, мать вашу!
Нельзя ему её показывать.
У психолога безмятежный вид, видимо, подсознание не умеет испытывать угрызения совести.
- Идите вы все в жопу, - говорит Сэм.
Он закрывает глаза и падает в кроличью нору.
D is for
Desperately trying to simulate what it was that was alright
- Тайлер!
Что-то большое заслоняет солнце.
- Тайлер, твою мать!
Кто-то тормошит его за плечо, чувствительно впиваясь в тело грубыми пальцами.
- Что? – стонет Сэм, с трудом приоткрывая глаза.
- Хорош дрыхнуть, вставай, малютка Глэдис, дело у нас.
Джин Хант, источающий пары никотина, давно впитавшиеся в его кожу.
Джин Хант, динозаврище, занимающий половину его квартиры и большую часть его мира.
Осязаемый, как земля, особенно, если ткнуть тебя в неё носом, и размазать по ней твою собственную кровь.
- Какого хрена ты здесь? – спрашивает Сэм, зевая. – Иногда мне кажется, что в половине случаев, когда я просыпаюсь, ты торчишь тут. Ты что, дежуришь где-нибудь неподалеку, выжидая удобного момента, чтобы ворваться сюда и меня разбудить? Ты, кстати, знаешь, что в средневековье считали, что у резко разбуженного человека может начаться эпилепсия?
- Начитанный маленький засранец, - говорит Джин Хант. – Засунь свои гребаные познания в свой хайдовский зад. Кстати, можешь сделать мне кофе, пока я тебя жду.
- Может, тебе ещё булочки испечь? – интересуется Сэм.
- Неплохая идея, - оживляется Хант. – У тебя корица есть? Я люблю.
- А я как раз всю жизнь мечтал тебе угодить, - говорит Сэм. – Отвернись.
- С чего бы это?
- Я, - запинается он, - не одет.
- И опасаешься ослепить меня сиянием своих яиц? Не волнуйся, малышка Глэдис, Джин-Джини и не такое в своей жизни повидал, и ничего, выжил.
- Любопытное замечание, - говорит Сэм. – Не расскажешь поподробнее, что же там ещё из яичной серии ты, шеф, в своей жизни повидал?
Никогда ещё его не били так рано, да ещё на голодный желудок.
- Так как насчет кофе? – интересуется чуть позже Хант, как ни в чем не бывало.
Сэм бросает на него злой взгляд, в самых изысканных выражениях советует заняться кофе самому и отправляется в душ.
Потом они сидят вдвоем за столом и вроде как, наверное, так это нужно воспринимать, завтракают. Сэм сварил кофе и сделал сэндвичи, большую часть которых Хант, погрузившийся в притащенную с собой газету, и поглотил.
Полуголодный Сэм садится в машину, он чувствует себя не выспавшимся и уставшим, но день такой солнечный и теплый, что все тучи на душе разгоняются, поэтому он просто едет рядом с периодически матерящимся Хантом и глазеет из окна машины на улицу, впитывая в себя сочную зелень, и солнце, и красный кирпич домов, и поздние лиловые крокусы на чьей-то лужайке.
- Крокусы, - говорит он, - обычно никогда не цветут в это время года.
- Обязательно учту это, когда обзаведусь своим маленьким садиком, - реагирует Хант со всем положенным сарказмом.
- Так что у нас за дело? – спрашивает Сэм, вспомнив о главной причине визита шефа к нему домой рано утром.
- Тебе понравится, - говорит Хант с мрачным энтузиазмом. – Труп.
- О, да, - говорит Сэм, - это как раз то, что я так люблю. У меня прямо от этого дела встает.
- Я всегда знал, что ты чертов гребаный извращенец, - хмыкает Хант. – Труп в библиотеке!
- И что? – недоумевает Сэм. – Почему меня это должно так осчастливить?
- Ну, я думал, это в стиле этих, как его, детективных романов, - говорит Хант немного смущенно, если к нему вообще применимо такое слово.
- Не понял, - говорит Сэм озадаченно.
- Труп! В библиотеке! Агата, мать её за ногу, Кристи! – рычит Хант. – Врубаешься, Сэмми-бой?
- Нет, - цедит Сэм сквозь зубы. – Не врубаюсь. Ты что, ещё не протрезевел после вчерашнего?
Хант ругается и пытается задавить выскочившую на дорогу кошку.
- Ты уже у нас ебаный аристократ, – бухтит он, сердито глядя прямо перед собой. – Это тебе должно понравиться, Шерлок, нет?
- Да я тронут до глубины души, что ты обо мне подумал, - начинает хохотать Сэм.
Соскучиться с шефом было совершенно невозможно.
- Соскучится с тобой совершенно невозможно, - сообщает он ему это вечером в пабе, когда дым стоит столбом, мешаясь с алкогольным духом, смесь эта такая густая и плотная, что в неё, наверное, можно опустить палец, облизать и почувствовать вкус виски и сигарет на губах.
- Чего? – орет Джин Хант.
- Я говорю… - начинает Сэм, но его голос заглушают вопли.
По телевизору показывают скачки, и ажиотаж сегодня так же неоспоримо царит в воздухе, как и алкоголь.
Хант улыбается ему почему-то хитрой улыбкой, и Сэм пьет, а потом пьет ещё, после чего пьет опять и чувствует себя так же легко, как однажды уже чувствовал, когда тоже было полно людей, и все пили, и всем было весело, и не было никаких вчера, завтра и вообще ничего, кроме здесь и сейчас, только он уже не помнит, когда и где это с ним было.
Девушек в баре нет, в дни спортивных соревнований им тут не место, они все равно хрупкие, хотя и любят прикидываться. Здесь, в этом мире, девушки вообще немного не при делах, они растут по краям дороги, на своих лужайках, они красивы, но это все равно не совсем их пространство.
- Не место тут для девушек, - говорит Сэм.
- Чего? – орет Джин Хант.
Он смотрит телек и машет руками, крича на жокея, чтобы тот пошевеливал свою ленивую задницу.
Никогда он его не слушает, неандерталец Хант, какого хрена Сэм вообще пытается до него достучаться?
Он оглядывается по сторонам и вдруг чувствует себя не при делах, как девушки, о которых он только что думал. Рей, Крис, Джин, остальные, они все свои здесь, а он нет, не свой, как ни пытайся.
- Идите вы все в жопу, - говорит Сэм Тайлер.
На улице холодно, ветер чистит голову ершиком, дома его никто не ждет.
Three quarters of an hour ago
That had led him to be in a position
And every compromission
On the brink of an episode
Он купил бутылку виски у заспанного индуса, владельца крошечного магазинчика, который уже закрывался. Сэм был вежлив и улыбался, как положено цивилизованному человеку, но, кажется, напугал этим хозяина ещё сильнее, чем, если бы наорал на него, обозвав “грязным паки”. Здесь иммигранты не привыкли к человеческому обращению.
- Все вы здесь чокнутые, - сообщил Сэм дома своему отражению в зеркале.
- Более или менее, - сказал мужчина в старомодном костюме с сигарой в уголке кривого рта.
- О, нет, - сказал Сэм и закатил глаза.
Ему почему-то не было страшно.
Отец психоанализа улыбнулся.
- По крайней мере, ты не посылаешь меня в соответствующий орган.
- Но в любой момент готов это сделать, - заверил его Сэм и откупорил виски, достав два стакана.
- Мне очень приятно, что ты считаешь меня гостем, достойным вежливого обращения, но, если ты помнишь, я всего лишь часть твоего подсознания, - с задушевной интонацией сказал австриец.
- Это значит, что вы не пьете? – спросил Сэм, вздернув бровь.
- А почему бы и нет, в конце концов? – сказал психоаналитик и подставил стакан.
У виски был слишком сильный привкус торфа, и они обменялись одинаковыми кислыми взглядами.
- Зачем вы здесь? – спросил Сэм, рассматривая стакан.
- А ты здесь зачем?
- Понятия не имею, - детектив пожал плечами. – Вы же часть моего подсознания, так? Вот и объясните.
- “ Как хорошо было дома! - думала бедная Алиса. - Там я всегда была одного роста! И какие-то мыши и кролики мне были не указ. Зачем только я полезла в эту кроличью норку! И все же ... все же ... Такая жизнь мне по душе - все тут так необычно!” – процитировал австриец.
- Вот так просто? – хмыкнул Сэм.
- А почему бы и нет? – повторил психоаналитик. – Люди обычно недооценивают силу простоты и беспрестанно врут сами себе о своих истинных желаниях и побуждениях.
- Да что вы говорите? – сказал Сэм, он попытался, чтобы это прозвучало иронично, но вышло просто глупо.
- Вот ты и Джин Хант, например, - карие глаза блеснули, у Сэма зачесались кулаки, и он инстинктивно сжал их. – Ага, видишь, как ты сразу напрягся.
- Идите в жопу, - сдержал Сэм обещание.
- Как скажешь, - австриец опорожнил стакан и поднялся. – Твоя игра, малыш.
И с этими словами исчез.
He's nearing the brink but he thinks first
The parallel universe perhaps could be the perfect scene…
На полированной поверхности стола отражается всего одно лицо.
- Сэм?
Странно, что всего одно, ведь вокруг столько людей.
- Сэм?
Странно, что так тихо, когда вокруг их столько.
Гладкое, как крутое яйцо, лицо Питера, элегантный костюм, дорогой галстук, плохо прорисованные очертания фигур коллег, Сэм режет себе палец до крови, не чувствуя боли…
- Я не чувствую, - говорит он.
Раз не чувствует, значит, не живет.
He's nearing the brink but he thinks first
The parallel…
Раз не чувствует, значит, не живет.
Ветер на крыше сдувает сонную одурь, Сэм слышит музыку, улыбается и делает первый шаг.
You should know you're his favorite worst nightmare…
Джин Хант заявляется после полуночи, вваливаясь в квартиру, после того, как перебудил весь дом, стуча своими ножищами в дверь, спасибо, что не вышибает её на этот раз.
- Ты опять здесь? – вздыхает сонный Сэм. – Ты здесь утром, ты здесь, технически говоря, вечером. Когда ты вообще не здесь?
- Ночью? – говорит Хант, стаскивая с себя пальто.
- Собственно, уже ночь…
- Выпьем? – не дожидаясь ответа, он направляется к столу, на котором стоит бутылка и два стакана. – С кем это ты тут бухал на пару?
- Со своим подсознанием, - говорит Сэм.
- Этхршо, - говорит Хант, откручивая зубами крышку бутылки. – Подлознание много не выпьет.
Он наливает себе виски и пьет из стакана доктора Фрейда, Сэм хихикает, глядя на это.
- Что тебя так развеселило, Дороти?
Сэм пожимает плечами, ничего не отвечая.
- Вот и правильно, молчи, мне так больше нравится, когда ты не треплешься.
Сэм неожиданно злится.
- И чем же тебе так не нравится, когда я треплюсь? Чем я так задеваю твою нервную систему носорога?
- Ты не в духе, крошка Глэдис?
Сэм сатанеет.
- Какого хера ты все время называешь меня женскими именами, Хант? – спрашивает он, стискивая кулаки.
- А что, тебе это не нравится? – говорит шеф с издевательским удивлением. – Хорошо, больше не буду, милая малышка Дафни.
Он показывает ему два толстых пальца, сложенных в знаке, который для всех нормальных людей означает – “победа”.
Ooo and it's alright and it's comin' 'long
We got to get right back to where we started from**
Сэм улыбается и бьет шефа по роже, с наслаждением видя, как костяшки его пальцев оставляют след на скуле.
Но даже очень нетрезвый Джин Хант это массивная туша с двумя молотилками вместо рук, и эта туша очень быстро вышибает из Сэма дух, загоняя его в угол, распластывает по стене, как ребенок растирает кусок пластилина между ладоней.
- Получил, Тайлер? – хрипит Джин ему в лицо. – Получил, гребаный маленький ублюдок?
Ooo and it's alright and it's comin' 'long
We got to get right back to where we started from
Love is good, love can be strong
We got to get right back to where we started from
Сэм пытается вырваться, но все бесполезно.
- Хант, твою мать, сволочь, отъебись от меня…
- Уже, так скоро? Я думал, ты захочешь ещё, Сэмми-бой, скажи, хочешь ещё, скажи, что хочешь…
Прогуляйся по дороге из желтого кирпича. Я знаю, что ты хочешь, Дороти, такой чудесный солнечный день и, если тебе вдруг больно, я знаю, что смогу вернуть улыбку тебе на лицо, такая вот она, наша любовь, малышка Дороти, я знаю, что это тебе нравится, скажи, что хочешь ещё, и мы вернемся домой вместе.
Мы вместе вернемся домой, Сэмми-бой, я знаю, что ты хочешь.
“Пошло все к дьяволу, хватит, хватит, хватит с меня…”
Мысли спорят с адреналином, с колотящимся о виски сердцем, с зашкаливающим пульсом, мы теряем его, дамы и господа, мы его, наконец, теряем, аминь…
Огромная лапа неожиданно выпускает его горло, Сэм сгибается пополам, тяжело дышит, но все равно начинает говорить, потому что пришло время.
- Это ты хочешь, Хант, слышишь, ты! Только совсем не этого, хотя – кто тебя знает – этого, наверное, тоже, я почти уверен, я вообще уверен, что и этого ты хочешь тоже, это тебе зачем-то тоже нужно, и мне, блядь, и мне это нужно за каким-то неведомым хером, может, я так чувствую себя совсем живым, когда ты меня колотишь, я ведь подыхал, я сдох однажды, Хант, а после этого до охуевания важно чувствовать себя живым, ты меня заставляешь это чувствовать, слышишь, Хант, скотина, животное, живое животное, мне тоже надо живым, твою мать!
Ну, давай, спусти мне немного твоей любви, и мы вернемся домой вместе по дороге из желтого кирпича, давай, я знаю, что ты тоже хочешь…
У Джина Ханта потное покрасневшее лицо и растерянный взгляд, от этого Сэму становится смешно, а с порванным ртом смеяться довольно больно, ему вообще сейчас чертовски больно, значит, жив, значит, здесь, значит, сейчас, значит, двигаешься, прыгаешь, дышишь, пьешь, глотаешь и, скорее всего, будешь трахаться этой ночью…
Давай же, Хант, давай, ебаный ублюдок!
D is for delightful
and try and keep your trousers on
you should know you're his favorite worst nightmare…
- А ты, Тайлер, ты-то сам чего хочешь? – без всякого выражения спрашивает Хант, закуривая.
Лицо у него странное, серьёзное, как будто он говорит о чем-то действительно важном, например, с черникой пончики попросить купить Энни или все-таки с малиной.
- Я просто хочу пойти по дороге из желтого кирпича, - говорит Сэм. – Найти последнее неизвестное в этом уравнении.
- Я этого ку-ку-сю-сю не понимаю, - Хант презрительно выдыхает сигаретный дым. – Чертов педик. И на что это ты тут вообще намекал, я не понял?
- Я и не надеялся, что поймешь. Тупой громила из каменного века.
Ooo and it's alright and it's comin' 'long
We got to get right back to where we started from…
- Лучшее оскорбление, которое ты смог придумать, Сэмми-бой? Смотри, учись у меня: мелкий расфуфыренный, сентиментально-сопливый, засахарено-ванильно-мармеладный засранец-пидарас с манерами благородной девицы-целки, которая вопит благим матом, если ущипнуть её за зад, - говорит Хант на одном дыхании и торжественно тушит сигарету о стол.
Сэм смеется, из разбитой губы течет кровь. Джин Хант резко дергает его к себе за воротник рубашки, так что трещит ткань, и стирает своим грубым пальцем кровь с его губы, причиняя боль, но к таким вещам Сэм давно привык.
Он закрывает глаза, но продолжает видеть то, что там за окном.
Ночь густая, синяя, одна на миллион, вообще – одна такая.
Fin
* слова из песни “Disco 2000” группы Pulp, на концерте которой Сэм был в 1996 году.
** слова из песни “Right Back Where We Started From’ популярной певицы 70-х Максин Найтингейл (автор льстит себе надеждой, что чуткий читатель включит эту песню, чтобы насладиться описанной сценой под её звуки).
))
